среда, 29 марта 2017 г.

Вне образа и подобия

Культура как способ существования

Михаил Айзенберг 

Известно, что 70-е годы в Советском Союзе длились очень долго. Относительно их конца есть разночтения, но начало 70-х все указывают очень дружно: 1968-й. Ровно тогда и во всем мире началась новая эпоха, новейшая история, только наша, огороженная железным занавесом, страна поняла это не вдруг — хотя почувствовала сразу. Бывают какие-то точки перелома, и даже в обществах, строго отделенных друг от друга (но все же дышащих одним воздухом), они совпадают до года. В такие моменты сама история словно бы командует: «И раз!» — и резко переворачивает страницу.

Примерно на те же годы приходится у нас начало странного культурного бума, неплохо описанного в мемуарах, но как будто не получившего всестороннего объяснения. Широкий общественный резонанс стали вызывать тогда даже узкоспециальные исследования, их немалые по сегодняшним меркам тиражи (до 25 тысяч экземпляров) раскупались мгновенно, а на университетские лекции медиевистов, этнографов, филологов и лингвистов сходились толпы посторонних. (Помню выступление известного лингвиста В.В. Иванова в Литературном музее, где Аверинцеву не досталось места, и он некоторое время сидел на ступеньке.)

Такое состояние точно определил Илья Кабаков: «культ всезнания и любопытства». Люди интересовались решительно всем, что отмечено знаком культуры. Кстати, и тартуский научный журнал по семиотике «Труды по знаковым системам» давали почитать на короткое время, наподобие политического самиздата. По-настоящему культовой стала книга Германа Гессе «Игра в бисер», вышедшая как-то очень вовремя — в 1969 году. Но лидером общественного интереса была, пожалуй, культурология — комплексное исследование культуры. (Да и сам термин «культурология» входит в употребление именно в конце 60-х годов.)

Это привычно трактуется как потеря интереса к современности, разочарование, уход в культурные интересы как в прошлое. Но представляется, что разочарование — состояние меланхолическое и депрессивное — просто не способно быть таким энтузиастичным.

У меня есть своя версия. Мне кажется, что в этом повальном увлечении прошлым был скрыт интерес сегодняшний и крайне насущный. Люди стали подозревать в культуре не лавку древностей, не коллекцию книг и картин, а способ существования. Пусть на этих лекциях им рассказывали о способе вчерашнего существования, пусть эти навыки сегодня не пригодятся (а вдруг все же пригодятся?), но насущно само понимание культуры как «текста жизни», пронизанного поведенческими кодами. И это уже не школярское усвоение, а какой-то следующий этап: системный поиск, имеющий целью инновационные ходы.

Так в кирпичном теле некоторых римских домов видишь вдруг мраморные блоки разрушенных античных строений. Одним из таких пригодившихся нам материалов был обломок под названием «культура». Конечно, мы использовали его как варвары. Ничего аутентичного там уже не было, но осталось ощущение, что само это место обведено какой-то магической чертой. Что там не пропадешь.

Но всякий период «бури и натиска» сменяется если не отрицанием, то сомнением. Не скажу, что потом пришло полное охлаждение, потому что в определенном смысле все продолжается и сейчас. Но возник какой-то холодок отстранения и отрезвления, возвращающий общественный энтузиазм в сугубо профессиональное русло. Как будто постепенно рассеивалось абсолютное доверие к «мировой культуре». Любые претензии на прямую с ней связь (к началу 70-х принявшие эпидемический характер) стали казаться анахроническими: необоснованными, непродуктивными. В них косвенно сказывалось какое-то очень советское представление о культуре как о вечном царстве глыбистых твердых форм. Глубина тектонического разлома, произошедшего в середине XX века, не позволяла надеяться на культурное наследование «по прямой», и стремление жить в культуре, минуя историю, стало ощущаться как неоправданно комфортное.

Рискну предположить, что новая позиция самоощущения и самооценки была связана с осознанием того, что культура — это не вчерашняя норма, требующая перевода в сегодняшние обстоятельства, а план существования, фундаментально общий для всех времен, но совершенно иной в каждом времени. «Нечто такое, что заново рождается в нас самих» (Р. Музиль).

И самая насущная задача — увидеть сегодняшние контуры такого плана. То, что сегодняшняя реальность не совпадает с некоей установочной, означает, возможно, ее дефектность, но не означает, что этой реальности нет вовсе. Люди все равно как-то живут, и надо бы определить эту жизнь не только в отрицательных характеристиках и не в духе оппозиции «культура — варварство».

Задача затруднялась тем, что время, о котором мы говорим, было как нарочно (то есть именно нарочно) приспособлено для того, чтобы жизнь человека не состоялась. Сопротивляться нужно было не только власти, но и всеобщему отсутствию — отсутствию способа жить, способа говорить. Все общественное существовало на каком-то биологическом уровне, что, с одной стороны, вносило большую неразбериху, а с другой — делало всю эту область очень близкой, почти внутренней: областью неопознанных импульсивных движений.

Это действительно была новая эпоха, когда закончилось всякое продолжение и все нужно было начинать заново. Непроясненность воспринималась как пустота, пустое время, в котором не на что опереться. Главной культурной — именно культурной — задачей становился поиск новых оснований: почти тактильное обнаружение хоть какой-то плотности.

Те навыки существования, которые и есть культура, обозначались как «личностные модели поведения», но создаваться могли только сообща — в постоянном «культурном обмене» и при сравнении результатов. Кто-то делал случайное движение, которое со стороны инстинктивно считывалось как верное — и это становилось уроком, как-то закладывалось в новый кодекс.
Нужно было найтись там, где никто раньше не искал, и отказываться от каких-то вещей просто ради самосохранения. Увлечешься — и вот ты уже в чужом времени, в условном существовании. На этом строилась и этика, и эстетика (и непонятно, что было в начале — и то, и другое). Практикуя отказ, постепенно обнаруживаешь то, от чего нельзя отказаться ни при каких условиях. А это, собственно, и есть «ты».

Источник: https://lenta.ru/columns/2017/03/29/aizenberg5/

воскресенье, 26 марта 2017 г.

Стругацкие как русские Radiohead: зачем наследники писателей-фантастов выложили их книги в свободный доступ

     Наследники великих фантастов вернули книги в свободный доступ, прекратив борьбу с интернет-пиратством. Сами они считают это своим поражением. Но происходит это на фоне растущих продаж бумажных книг и в России, и в мире. Российские писатели, опрошенные Открытой Россией, хотя и разделяют печаль Стругацких, но вынуждены признать, что с пиратством действенных способов борьбы не существует.
«Пиратство, увы, победило»
     Вечером 19 января сын писателя Бориса Стругацкого Андрей рассказал на своей странице в фейсбуке о том, что книги братьев Стругацких возвращаются в открытый доступ — теперь их можно найти на официальном сайте, посвященном творчеству фантастов. Андрей Стругацкий связал это с поражением в борьбе с книжным интернет-пиратством: «Попытались мы бороться с пиратством в интернете, но пиратство, увы, победило! Законопослушные сайты выполнили нашу просьбу убрать книги Стругацких из свободного доступа, но, к сожалению, существуют еще мириады ресурсов абсолютно незаконопослушных, и одолеть их, увы, совершенно невозможно».
     Еще в 2014 году дети Стругацких как правообладатели удалили с сайта электронные версии книг фантастов и предложили покупать их на легальных интернет-ресурсах. Также они потребовали удалить книги с других ресурсов, где они находились в свободном доступе. Наследники ссылались на то, что в последние годы жизни Борис Стругацкий сам боролся с пиратским распространением книг.
     Но итог этой борьбы оказался для правообладателей удручающим. Книги Стругацких в списках и ксерокопиях уже в де-факто статусе общественного достояния распространялись в Советском Союзе. То же самое с ними произошло и в интернете. И решение детей писателей выглядит не только вполне логичным, но, возможно, судьбоносным, так как впервые о прекращении преследования интернет-пиратов объявили обладатели прав на произведения больших классиков, чьи бумажные книги на полках книжных не залеживаются.
     Подобный прецедент случился в музыкальной индустрии почти 10 лет назад. К середине 2000-х годов из-за развития интернета музыкальная индустрия переживала тяжелые времена. Пиратское скачивание поставило на грань разорения крупные лейблы, которые заваливали исками на огромные суммы выложивших и скачавших музыку пользователей. Многие молодые музыканты, однако, увидели в интернете потенциал для раскрутки и выкладывали свое творчество для свободного скачивания. Но настоящий прорыв случился в октябре 2007 года, когда одна из важнейших групп современности Radiohead без поддержки лейбла выложила свой альбом In rainbows в свободный доступ. Маргинальный и полукриминальный способ распространения стал по-настоящему модным благодаря тому, что его использовали респектабельные и влиятельные артисты. И, возможно, нечто подобное произойдет теперь и на российском книжном рынке.
Бумага в цене
     Еще недавно спасение книжной отрасли связывали с продажами электронных книг, которые пользователи стали бы читать на гаджетах. Но на сегодня, как показывает статистика, и этот легальный способ распространения книжного контента переживает не лучшие времена. Недавно Американская ассоциация издателей опубликовала отчет, согласно которому продажи электронных книг упали на 6,7%.
     Издание «Секрет фирмы» писало, что на крупнейшем в мире американском книжном рынке наблюдается стагнация: достигнув отметки в 30%, продажи электронных книг остановились. Только 6% читателей полностью на них перешли. Это можно связать с интернет-пиратством, но цифры в реальности говорят о другом. А, согласно исследованию Hewlett Packard, 57% до сих пор предпочитают бумажную книгу электронным чернилам или pdf-документу на планшете. Большинство участников опроса готово доплатить за «запах страниц» — материальный носитель.
     В интервью «Коммерсанту» председатель правления Ассоциации распространителей печатной продукции Александр Оськин отметил, что россияне покупают все больше бумажных книг: «Динамика есть. Она связана с тем, что продажа электронных книг остановилась, а продажа бумажных — возрастает. Но если в США или Европе продажа бумажных книг за прошлый год выросла на 5-10%, то в России рост значительно меньше. Но мы отмечаем усиление интереса читающей публики к этому виду печатной продукции.     Проблемы, которые стоят у нас, — ликвидируется сеть книжных магазинов в России. Сегодня их в стране меньше 1,5 тысяч штук, это меньше, чем было в царской России».
     Вполне вероятно, что у наследников Стругацких отказ от борьбы с интернет-пиратством связан с тем, что бумажные книги фантастов продолжают оставаться востребованным товаром у читателей, а доход с электронных копий оказался совсем мизерным.
Библиотека и бордель
     Открытая Россия поговорила с российскими писателями о решении детей Стругацких. Мнения разделились. Петр Алешковский назвал решение «жестом отчаяния». «Хочу сказать, что пиратство процветает по полной программе и никто ничего не делает. Защиты писательских интересов просто не существует. Никто не относится к пиратству хорошо.   Государство воюет с ним. Хотя Юлий Цезарь еще не родился, чтобы их уничтожить. Лично я не вижу смысла в таком шаге, мои книги и так в открытом доступе. Как и у любого писателя, они в нем существуют без моего ведома», — сказал прозаик.
     Оптимистичнее на ситуацию смотрит Роман Сенчин. Он уверен, что подобные инициативы нужно поддерживать, если они никому не идут в ущерб. «Хочется, конечно, получать деньги за то, что написал твой родственник, но пиратство настолько развито, что любую книгу сейчас легко найти. Если это сделано цивилизовано, в нормальном формате, то почему нет. С одной стороны, я, конечно, противник пиратства. Мне самому досадно, когда вижу свои книги в открытом доступе. Но я не предпринимаю никаких мер — сам иногда пользуюсь пиратскими источниками», — признался писатель. Всем желающим ознакомится с его произведениями он рекомендует посещать порталы «Журнальный зал» и «Журнальный мир», где легально и абсолютно бесплатно выложены его произведения.
     Писатель-фантаст Сергей Лукьяненко назвал решение наследников Стругацких вынужденным. Лукьяненко признал, что борьба с пиратскими библиотеками в интернете безрезультатна и бессмысленна. «Представьте, что 90% результата вашего труда или заработной платы у вас будут отбирать со словами „спасибо, прекрасно работаешь, давай еще“. Разумеется, я к этому отношусь крайне негативно. Это воровство, которое губит профессию писателя», — считает фантаст.
     По его мнению, писатели оказались незащищены после появления средств электронного копирования и средств чтения файлов. Пока файл можно было скопировать себе на компьютер и читать с него, проблемы не было. Когда же пришли смартфоны и планшеты, рынок книг упал в 2-3 раза. Большинство предпочитает взять файл в интернете, причем бесплатно.
«Я бы продолжил сопротивляться пиратам из-за упрямства и потому, что не люблю капитулировать перед негодяями. В этом случае мы говорим именно о негодяях, которые воруют плоды интеллектуального труда и распространяют их. Речь даже не о тех, кто скачивает их, по-моему, ими движет не жадность, а леность. А те, кто выкладывает файлы, устраивает пиратские „библиотеки“, хотя называть их библиотеками — все равно что называть публичный дом храмом любви. Эти люди негодяи, которым я желаю всего плохого» — признался Лукьяненко.
      Основатель независимого книжного магазина «Циолковский» Максим Сурков подтверждает данные социологов и маркетологов: на бумажной книге, пусть немного, но заработать все еще можно. «Читатели, предпочитающие бумагу, конечно, выделяются, так как многие книги сейчас являются малотиражными, и получается, что приобрести ее бумажный вариант можно оперативнее, чем электронный. Кроме того, по этой же причине, обладание редкими книгами, скажем, по русскому авангарду, не оригинальными, а изданиями последних лет, но кончившимися в свободной продаже — это совсем не тоже самое, что и обладание файлами с теми же книгами. Кроме того, активно идет компания по пропаганде чтения бумажных книг, и поэтому любители электронных книг серьезно бумажным не угрожают», — оптимистично закончил Сурков.


Источник: https://openrussia.org/notes/707686/

пятница, 24 марта 2017 г.

Поэма без героев

                          Вышел новый роман Владимира Сорокина "Манарага"
    О "Манараге" сразу стали говорить: "Сорокин написал пелевинский роман". Это эвфемизм. Который надо понимать так: "Сорокин, как и Пелевин, написал плохой и вторичный роман".
   Каждый роман Владимира Сорокина привлекает внимание критиков. "Манарага" не стала исключением.
   Конечно, "плохим романом" "Манарагу" можно назвать только по сорокинским меркам. По прочим же - он изобретателен и виртуозен.
   Ключевая метафора - специальные люди, book n griller, призвание которых - за сумасшедшие деньги поджаривать на тайных вечеринках богатеев изысканные кушанья на книгах, да не абы на каких, а на прижизненных изданиях Гоголя и Лескова.
Это не просто брюзжание, что электронные читалки вытесняют бумажные книги, а многоуровневая ирония. Намек на то, что классическая литература стала статус-символом элитного потребления.
   А заказчики, скушавшие на собственной яхте пропитанную жаром Бабеля куриную шейку, несмотря на всю свою продвинутость, сами становятся неотличимы от суетливых героев "Одесских рассказов".
   И еще - ядовитый кивок в сторону почтенных литературоведов, уверенно замешивающих престижную и спокойную академическую карьеру на творчестве писателя, проведшего жизнь в нищете и отчаянии.
   И в сторону блестящих "властителей дум", получающих глянцевые гонорары ("котлеты", в терминологии Сорокина) и обожание верных подписчиков благодаря современным авторам, порою с трудом сводящим концы с концами.
   Но штука в том, что это уже было. Нет, не в 451 F, как может подумать романтический читатель. А в собственной пьесе Сорокина Dostoevsky-Trip ровно двадцатилетней давности, в которой бомжи торчат на русской литературе. Да и вообще все уже было. Зооморфы, умные блохи и бравые "летучие шершни", уральский феодализм и швейцарские салафиты.
   Даже злейшие, едва прикрытые карикатуры на здравствующих литераторов, от имени которых принято морщиться в тех изданиях, где, как автору прекрасно известно, под барабанный бой разместят фрагменты из его новой книги - и это уже было, начиная с действительно прорывного "Дня опричника".
   Удивительно, но опытнейший профессионал угодил в яму начинающих сочинителей
Нашлась, кстати, в "Манараге" и прекрасная карикатура на самого Сорокина. Нет, это не упомянутая мимоходом постановка The Children of Rosenthal. А любовно выписанный зооморф-аутофаг, который срезает ломоть мяса с собственной груди и протягивает книжному кулинару, чтобы тот поджарил его на как бы рукописи Ницше, прежде чем заказчик его съест.
   "Как бы" - потому что эта рукопись его же, заказчика, собственноручного сочинения.
   Впрочем, прежде чем поджигать, маэстро бук-н-гриля обязан ее прочитать и вынести вердикт - годно или негодно.
   Конечно, про такую вторичность можно уважительно cказать: "мир Теллурии", как говорят про стругацкий "мир Полдня". Но разница в том, ради чего автор разрабатывает один и тот же "сет", входит раз за разом на одну и ту же сцену. Стругацкие делали это, чтобы усыпить бдительность цензоров - фантастика же, фантастика! Победивший коммунизм! - и, что более существенно, чтобы разрешить в одних и тех же предложенных обстоятельствах некую нравственную коллизию. И обязательно, на сюжетном уровне, решить новую загадку.
   А что у нас в "Манараге"?
  Удивительно, но опытнейший профессионал угодил в яму начинающих сочинителей. На протяжении 200 страниц (читаемых, впрочем, очень быстро - видимо, кудесник книжного дизайна Андрей Бондаренко сумел разогнать немного текста по страницам так, что они не кажутся пустоватыми) сюжет, в сущности, никуда не движется: герой на разные лады решает одну и ту же задачу, поддерживает под грилем огонь русской литературы.
   И лишь на последних сорока страницах сюжет мчится к своей стремительной и с ног на голову переворачивающей развязке. Причем без всякого участия главного героя - он, сторонний наблюдатель, просто попадает на все готовое! То есть без всякой борьбы протагониста с антагонистом, преодоления нарастающих препятствий и т. д.
   В Голливуде такой сценарий отправили бы на доработку. Но Сорокин, понятное дело, на Голливуд не смотрит (в чем невозможно упрекать русского писателя). А смотрит гораздо ближе - на своего терпеливо взращенного верного читателя, на которого и рассчитан 20-тысячный стартовый тираж.
   Почему же так вышло? Зачем Сорокин выпустил небольшой роман, мало что добавляющий к сложенному из блоков величественному зиккурату "Теллурии"? Можно, конечно, говорить о концептуализме, о деконструкции нарратива, вспомнить окончание "Тридцатой любови Марины", последние страницы которого представляют собой сплошной поток слипшихся штампов, но, похоже, ответ гораздо ближе.
   Рискнем предположить: Сорокин написал длинное лирическое стихотворение. Стихи, как известно, пишутся ради последней строки.
    Так и "Манарага" написана ради последних нескольких абзацев. В которых дается такое дерзко-целомудренное, восхитительно-бесстыдное и насквозь книжное описание двух тайских гейш, раскрытых навстречу герою, что оно сразу перевешивает все тонкости бук-н-гриллинга.
                                                                  Манарага!

Источник: https://rg.ru/2017/03/23/vyshel-novyj-roman-vladimira-sorokina-manaraga.html

пятница, 17 марта 2017 г.

Запретный плод

8 самых скандальных книг в истории

   Роман «Госпожа Бовари» давно признан одним из величайших из когда-либо написанных произведений. Тем не менее, после публикации в 1857 году его обвиняли в оскорблении морали. За историю, в основе которой лежат любовные связи замужней женщины, Флобер и его издатели предстали перед судом. Конечно, это не единственный пример из истории литературы: в свое время запрещали и Пастернака, и Кафку, и Миллера.





1. Борис Виан — Я приду плюнуть на ваши могилы

   Роман «Я приду плюнуть на ваши могилы» вызвал настоящий фурор, он сразу стал бестселлером. До сих пор суммарный тираж этого романа превышает тираж других произведений Виана. Роман был написан по просьбе издателя, друга Виана, чьё дело терпело убытки. Однако вскоре роман сочли слишком смелым, вульгарным и даже порнографическим. Тиражи сжигали, общества борьбы за нравственность организовывали движение против романа.

2. Генри Миллер — Тропик рака

   Роман Генри Миллера впервые вышел в Париже. Был запрещен в США как порнографический.Самый известный и скандальный роман крупнейшего американского прозаика XX одновременно является первой частью автобиографической трилогии писателя: «Тропик Рака», «Тропик Козерога», «Черная весна». Книгу можно поставить в один ряд со знаменитыми «парижскими циклами» Хемингуэя, Сэлинджера, Э.Лимонова. Это смесь дерзкой эротики, тонкой стилистики и неповторимой миллеровской витальности на языке кинематографа воплощена в талантливом фильме Ф. Кауфмана «Генри и Джун».

3. Борис Пастернак — Доктор Живаго

   Эта эпическая любовная история военных лет, происшедшая во время Русской революции была запрещена в Советском Союзе до 1988 года за имплицитную критику партии большевиков. Когда Пастернаку вручили Нобелевскую премию в области литературы, возмущение его соотечественников было таким огромным, что он отказался от предоставленной чести. Роман, увидевший свет в 1957 году, на родине Пастернака был опубликован лишь спустя 31 год.

4. Франц Кафка — Превращение

   Коммивояжер Грегор Замза, который финансово поддерживает своих родителей и сестру, просыпается и понимает, что превратился в гигантского жука. Постепенно близкие забывают о Грегоре, который когда-то был любимцем семьи. Работы Кафки были под запретом при нацистском и советском режиме, а так же в независимой Чехословакии, поскольку Кафка отказывался писать на чешском и писал лишь на немецком языке.

5. Брет Истон Эллис — Американский психопат

   Наибольшую, в том числе скандальную, известность получает опубликованный в 1991 роман Эллиса «Американский психопат». Ещё до своего выхода книга вызывает резкие протесты со стороны некоторых общественных организаций, обвинивших автора в пропаганде насилия и женоненавистничестве. С другой стороны, в поддержку Эллиса выступают видные фигуры американской литературы, например, Норман Мейлер. Общественное недовольство приводит к смене издателя, тем не менее, «Американский психопат», пусть и с определённой задержкой, выходит в свет. Роман о преуспевающем яппи с Уолл-стрит Патрике Бэйтмане, совершающем (возможно, лишь в своих фантазиях) кровавые убийства, становится событием книжного рынка США.

6. Дэвид Лоуренс — Любовник леди Чаттерлей

   Публикация романа вызвала большой скандал, связанный с многочисленными откровенными описаниями сцен сексуального характера и был одно время запрещён в разных странах. Роман был многократно экранизирован. Автор создал три варианта романа и последний из них признал окончательным.

7. Халед Хоссейни — Бегущий за ветром

   Самый ходовой дебютный роман Халеда Хоссейни, рассказывающий о дружбе двух мальчиков в Афганистане, был частично запрещён в США за сексуальное содержание (в книге показана сцена изнасилования) и оскорбительный язык. Киноверсия книги тоже была запрещена в Афганистане за изображение «в отрицательном свете» этнических групп страны.

8. Салман Рушди — Сатанинские стихи

   «Сатанинские стихи». За них Салман Рушди был заочно приговорен аятоллой Хомейни к смерти, из-за чего много лет был вынужден скрываться.Вызвал яростный протест мусульман. Иранский аятолла Хомейни публично проклял Рушди в своей фетве и приговорил его, а также всех лиц, причастных к изданию книги и знающих о её содержании, к смертной казни, призвав мусульман всего мира исполнить приговор. Поскольку аятолла Хомейни умер, не отменив приговора, он останется в силе навсегда, хотя следует отметить, что для мусульман-суннитов (то есть для подавляющего большинства мусульман в мире) фетвы шиитских богословов не являются обязательными.

Источник: http://www.chaskor.ru/article/zapretnyj_plod_41511

среда, 15 марта 2017 г.

Чему мы можем научиться у писателя Валентина Распутина

   Писателю Валентину Распутину 15 марта исполнилось бы 80 лет. Он писал очень просто и в то же время невероятно емко, пронзительно. Кому-то может показаться, что такая литература слишком проста для сегодняшнего много знающего и, без сомнения, образованного читателя. Но за кажущейся простотой деревенских героев Распутина — сложность и противоречия окружающего мира, который за эти годы не стал лучше. Такая литература не позволяет нам быть черствыми, а значит, обязательна к прочтению.
   Рассказ "Уроки французского" (1973) сегодня дети изучают в шестом классе, повесть "Прощание с Матёрой" (1976) — в старших классах, "Живи и помни" (1974) — рекомендуют к прочтению. Эти на первый взгляд очень простые и доступные произведения, написанные в первой половине 1970-х, — то главное, что сегодня мы должны знать не только о Распутине, но и о самих себе.
   Распутина называют писателем-деревенщиком. Под этот термин попадают произведения о деревенской жизни, написанные начиная с 1950- х годов: о жизни такой, какой она и была в послевоенных советских деревнях. Формально так оно и есть: Распутин писал о родных краях. Он родился в поселке Усть-Уда Иркутской области, а вскоре семья переехала в деревню Аталанка, которая впоследствии попала в зону затопления после строительства Братской ГЭС.
   После школы будущий писатель учился на историко-филологическом факультете Иркутского университета, работал журналистом в местных газетах. Первый рассказ Распутина опубликовали в начале 1960-х в альманахе "Ангара". И дальше, как в какой-нибудь удивительной истории про талантливого автора из провинции, пришел успех. Через несколько лет его повесть "Деньги для Марии" уже вышла отдельной книгой в московском издательстве "Молодая гвардия".
    В литературной среде ходили слухи, что после повести "Прощание с Матёрой" Распутина, который всю жизнь жил в Иркутске, вызвали в Москву – то ли в Союз писателей, то ли в какие-то иные "органы". Автору пеняли на то, что он пишет о гибнущих деревнях и переживаниях старух, в то время как рядом, буквально "под боком" идут великие стройки. Распутин своим принципам не изменил, даже несмотря на то, что позже в Иркутске, в подъезде собственного дома его жестоко избили, обставив нападение как хулиганство.
    В библиографии Распутина огромное количество рассказов, повестей и очерков, его произведения экранизировали. С 1980-х годов он активно участвовал в общественной жизни: занимался спасением озера Байкал от стоков Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, выступал против проекта поворота северных и сибирских рек. Позже, на рубеже 1990-х, поддерживал коммунистов, общество "Память" и  публиковал в прессе письма об опасности развития рок-музыки.
   Он был заметной фигурой в общественно-политическом пространстве, хотя позже сам заявлял, что не считает себя политическим деятелем, так как "политика — дело грязное, порядочному человеку там делать нечего".
   Но теперь, спустя два года после его ухода из жизни (писатель скончался 14 марта 2015 года, накануне своего 78-летия) и спустя десятилетия после тех бурных 1990-х ясно одно: Распутин важен нам прежде всего и, возможно, только как писатель. И писательское наследие его отнюдь не ограничивается термином "деревенская проза".
   История деревенского мальчика, который уехал учиться в райцентр, история женщины, которая любит своего мужа-дезертира, история старух, которые не могут оставить родную деревню — все это не о дне вчерашнем, а о дне сегодняшнем. Ведь писал Распутин прежде всего о людях, их эмоциях, переживаниях, о тех, кто оказывается на грани, порой на грани жизни и смерти.
   Уже известно, что в связи с юбилеем со дня рождения будут издавать полное собрание сочинений писателя: сформирован редакционный совет, однако на работу может уйти около пяти лет. В Иркутске планируют открыть его музей, в местных театрах — поставить спектакли по его произведениям.
   На первый взгляд, формальные события, приуроченные к 80-летию со дня рождения писателя, должны в какой-то степени определить место произведений Распутина в современной жизни. Но на самом деле это место может определить только читатель, перечитав или (кто-то) впервые открыв его книги.


Источник:https://ria.ru/culture/20170315/1489989391.html

воскресенье, 12 марта 2017 г.

«Сто лет», изменившие мир. Почему Габриэля Гарсиа Маркеса считают великим

     Легендарный роман Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» сразу после публикации был признан шедевром латиноамериканской прозы XX века, а сам автор в одночасье стал самым знаменитым колумбийским писателем.
   Влияние Гарсиа Маркеса на литературу было настолько велико, что газета New York Times назвала его популярную книгу «вторым произведением после Книги Бытия, которое обязательно к прочтению для всего человечества». В юбилей автора «Ста лет одиночества» узнаем, почему его называют писателем.





Колумбийский «старикан»

   Автор романа «Сто лет одиночества» всегда был очень рассудительным человеком, за что ещё в детстве получил прозвище «старикан». Он родился в бедном городке Аракатака на севере Колумбии, где от родной бабушки многое узнал о народных преданиях, суевериях и языке тех мест. С годами эти знания перекочевали в его произведения, а сам Гарсиа Маркес говорил: «Я хотел разрушить демаркационную линию между тем, что казалось реальным, и тем, что казалось фантастическим, ибо в мире, который я стремился воплотить, этого барьера не существовало».
   Знаменитый латиноамериканский писатель не сразу нашёл своё призвание, сперва он поступил на юридический факультет Национального университета в Боготе и только через четыре года решил посвятить свою жизнь литературе и журналистике.
   Впервые журналистские очерки Гарсиа Маркеса привлекли внимание общественности только в начале пятидесятых годов, а вслед за этим началась его блестящая карьера писателя. Сразу после публикации романа «Сто лет одиночества» к сорокалетнему колумбийцу пришло признание миллионов читателей. За считанные месяцы увесистая книга была переведена на все европейские языки, а критики в один голос стали называть Гарсиа Маркеса лучшим мастером испанского слова со времён Мигеля де Сервантеса.

Магический реализм

   Для того чтобы по-настоящему оценить вклад Гарсиа Маркеса в мировую литературу, стоит напомнить, что его роман «Сто лет одиночества» создавался в послевоенную эпоху. В это время в литературе представление о логичном устройстве мира уже было разрушено, Гарсиа Маркес же предложил иной взгляд на реальность, в котором мистическое и рациональное не противоречили друг другу. Такой художественный метод, «магический реализм», был известен и ранее, но именно этот автор сделал его популярным, вдохновив целое поколение писателей.
   В своём знаменитом романе «Сто лет одиночества» Гарсиа Маркес отвечал на вопрос, которым испокон веков задавались писатели, политики, учёные и философы: «Каким будет наше завтра?» В книге он фактически описал 100 лет жизни семьи Буэндиа, но эта цифра, как и многое в его мудрой книге, имела философский подтекст. Автор утверждал, что время не линейно, а циклично: люди обречены вновь и вновь отвечать на вечные вопросы.
   После публикации романа «Сто лет одиночества» будущее самого Гарсиа Маркеса было предопределено. Через 15 лет он стал первым колумбийцем, получившим Нобелевскую премию по литературе. Она была присуждена знаменитому автору с формулировкой «За романы и рассказы, в которых фантазия и реальность, совмещаясь, отражают жизнь и конфликты целого континента».
   Примечательно, что колумбиец оказал влияние не только на американских и европейских, но даже советских авторов. В СССР в 1970-80-е годы проза Гарсиа Маркеса произвела настоящий бум интереса к латиноамериканской литературе. А среди студентов-филологов того времени гуляла шутка: «Кого ты больше любишь, Борхеса или Кортасара? — Маркеса!»

Хроника смерти

Вслед за книгой «Сто лет одиночества» из-под пера Гарсиа Маркеса вышли ещё десятки произведений, которые дополняли главный труд его жизни: «Хроника объявленной смерти», «Любовь во время холеры», «Генерал в своем лабиринте»... Колумбиец даже пытался писать сказки, но, к сожалению, из этого ничего не вышло: «Я показал одну из них моим сыновьям, тогда ещё маленьким. Они вернули её со словами: „Папа, ты думаешь, дети совсем тупые?“», — вспоминал о своём неудачном опыте «титан литературы».
   В 2006 году Гарсиа Маркес объявил, что больше не будет писать художественную литературу, и с тех пор публиковал только мемуары. В то же время в СМИ регулярно стали появляться слухи о его смерти, над которыми самому писателю оставалось только смеяться.
   Нобелевский лауреат скончался на 88 году жизни от рака. За 30 лет до собственной смерти он написал: «Единственное, о чём я буду жалеть, умирая, что это не от любви».

Источник: http://www.aif.ru/culture/person

понедельник, 6 марта 2017 г.

«Симбиоз физиологии, шоу и моды»

Владимир Сорокин о сожжении книг, счастье и новых гаджетах

     После почти четырехлетнего молчания Владимир Сорокин написал новый роман. Он называется «Манарага». Книга выйдет в первой половине марта в издательстве Corpus. Похоже, сейчас Владимир Сорокин едва ли не единственный русский писатель, который может себе позволить все. Может предсказать будущее (как в «Дне опричника»), и оно начнет сбываться. Может убедить в том, что постапокалипсис — это не страшно (как в «Теллурии»), и читателю местами станет даже весело. Может несколько лет писать не романы вовсе, а картины маслом — и это будет интересно. И даже взять, на первый взгляд, опасный троп «съедобной литературы» (за фразу «вкусный текст» гуманитарии готовы выгнать друг друга из профессии) и положить в основу романа поэтически и стилистически абсолютно безупречного, как он это сделал в «Манараге». Владимир Сорокин рассказывает о том, как появилась идея романа, что такое «новые 60-е» и почему бумажная книга все же лучше чтения с экрана.
   Как пришел новый роман? Мы сидели в одном итальянском ресторане в Берлине с моим приятелем из Калифорнии, филологом-русистом Владимиром Мыльниковым. Выпивали, закусывали и почему-то заговорили о горящих книгах в «Дне опричника». Сидели мы не так далеко от кухни, где шла работа, готовили еду. И я вдруг подумал: сколько же пропадает тепла от пылающих томов, на этом что-то можно приготовить! В голове вспыхнула картинка, как обычно бывает, когда приходит идея: представил себе этот мир, это подпольное сообщество книжных кулинаров. И в течение девяти месяцев рожал эту книгу.

   Мир «Манараги» — продолжение того мира, который впервые появляется в «Дне опричника» и продолжается в «Сахарном Кремле» и «Теллурии». Получается своего рода сериал. В «Опричнике» и «Теллурии» я нашел площадку обозрения мира настоящего через будущее. У меня там уже как бы стоят некие телескопы, они сфокусированы, наведены. Я уже умею с ними работать, и через них смотреть на наш безумный современный мир очень удобно. Это получилось естественным образом. А вообще, если говорить о жанре, мне хотелось написать веселую авантюрную книжку. И именно такой она и получилась. Хотя мне вот уже говорят, что конец грустноватый…
   Мир романтиков book’n’grill умирает в конце, потому что молекулярная машина будет работать и производить точнейшие суррогаты. Что до оставшихся спасенных раритетов — то да, можно сказать, что в этом, конечно, конец у книги счастливый.
   Неоднозначное толкование и у главной метафоры романа: с одной стороны, в сюжете важную роль играет «чтение» в значении сожжения, уничтожения литературного памятника ради удовлетворения физической потребности в изысканной еде. С другой — это самое «чтение» сопровождается некоторым особым ритуалом, если угодно. То есть в каком-то смысле имеет просветительский характер. Это симбиоз физиологии, шоу и моды. Занятие book’n’grill — опасная, запретная вещь, в результате которой раритет сгорает навсегда. Он отдает свою энергию блюду, а оно насыщает клиента. В общем, речь идет о съедобной литературе! Такое вот необычное, но по современным рыночным меркам вполне имеющее право на существование дело. В мире нарастающего гротеска — куда нынче все идет — это смотрится, как мне кажется, вполне органично.
   Когда я писал книгу "Сахарный кремль", я думал о 1960-х годах. Война закончилась, потом были бурные 1950-е, люди старались быстро наверстать упущенное в жизни и в благополучии: рок-н-ролл, абстракционизм, огромные американские лимузины с «плавниками», короткие юбки. А потом наступили 1960-е: сытое время, респектабельные «битлы», глянцевый поп-арт, спокойное использование благ жизни. Недаром Анри хочет перестроить кухню, легализовав ее, выведя из подполья, выведя из 50-х годов и сделав ее обычным, почти рутинным делом. Уничтожить этот романтический флер. Хронологически я рассматривал своего главного героя как ребенка послевоенного мира. Стиль 1960-х я запомнил мальчиком. И этот дух обретенного благополучия меня в книге вдохновлял.
   Если «День опричника» — это Средневековье, то «Манарага» — это уже Ренессанс, конечно. Официальный светлый ресторан с 25 печами, где пылает «Улисс», где модная публика, приятная музыка, все спокойно… Это Ренессанс, перетекающий в барокко.
   Закончив, я подумал, что хочется проследить дальше за этим персонажем. Я пока держу это в уме, но не знаю, вернусь к нему или нет. У меня ведь очень редко бывает, чтобы герой выжил. Это уже само по себе необычно (смеется). Поэтому возможно у этого мира будет продолжение.
Герой претерпевает в финале довольно серьезную метаморфозу, в которой не последнюю роль играют новые гаджеты — умные блохи. По сути, они делают из него другого человека, влияют на его волю, меняют его характер, но при этом делают его как будто счастливым в конечном счете. Что такое счастье? Это же не обязательно комфорт. Тем не менее герой все больше к нему склоняется и приобретает его при помощи маленьких электронных существ. Но ему приходится поступиться своими принципами. И в этом смысле у книги, конечно, печальный конец, потому что личность Гезы становится пластичной — причем в результате такой простой операции. Это опять к теме гаджетов как наркотика, что уже стало общим местом, и здесь я ничего не изобрел. Естественно, что эти аппараты будут с каждым годом уменьшаться и рано или поздно прыгнут нам в голову. Мне скорее был забавен образ этих электронных насекомых. Новые паразиты, которые не просто сосут кровь, но и наполняют человека информацией и уверенностью в себе... Такая блоха, которая подковала человека!
   Я живу между Подмосковьем и Берлином. Мне один писатель рассказывал, что как только появились электронные книги, он избавился от всей бумажной библиотеки.Все идет к этому. Но я старомодный человек — я люблю бумажные книги. У меня, безусловно, большая библиотека во Внуково. В Берлине собираются в основном мои книги на разных языках. Я стараюсь их дарить, но сейчас их все равно больше, чем других книг. Я периодически чищу библиотеку и во Внуково, потому что накапливается очень много ненужных книг, которые просто стоят, и ты не будешь их никогда читать. Я стараюсь их раздать.
   Нужное - это то, что хочется перечитать. Собрания классиков, например. Но больше все-таки книг, которые не хочешь перечитывать. И они стоят и стоят. Каши не просят, но место занимают. Я совершенно к этому равнодушен к покупке рукописей на аукционе, в этом смысле я не библиофил. Мне неважно, чтобы это было первое издание. Хотя мне подарили несколько таких раритетов, но у меня спокойное к ним отношение. Надо делать культ не из книги, а из самой литературы.
   Я плохо отношусь к электронным книгам. Меня раздражает чтение с экрана. Все-таки я хочу книгу как вещь, чтобы ее можно было сунуть под подушку или раскрыть и положить на грудь, если читаешь лежа. Айпэд неприятен на груди, и чайник на него не поставишь. В этом смысле, конечно, книга замечательная вещь.
   К счастью, некоторые вещи я прописывал от руки. Например, у меня весь роман «Роман» в семи толстых тетрадях написан от руки. Все поэтические вставки в «Голубом сале» я тоже писал от руки, и это все сохранилось. Так что рукописи есть. Я думаю, меня как раз подхлестнула к этому электронная книга: этот мир букв в мониторе уничтожает рукопись в принципе. Он ее антипод. Именно поэтому надо бережнее относиться не к первоизданиям, а к рукописям.

Источник: https://lenta.ru/articles/2017/03/06/manaraga/

четверг, 2 марта 2017 г.

"Мамочка, скоро, скоро мы будем вместе..."

Письма с фронта поэта Семена Гудзенко
Когда на смерть идут - поют,
А перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв.
И умирает друг.
И, значит, смерть
проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год
и вмерзшая в снега пехота...
Семен Гудзенко, 1942
   Родился в Киеве 5 марта 1922 года. Жил в доме N 3 на Тарасовской улице. Мама Ольга Исаевна - учительница, отец Петр Константинович - инженер. Стихи писал с пяти лет. Учился в киевской школе N 45. Занимался в литературной студии при Дворце пионеров.
   После школы уехал в Москву, где поступил в Институт истории, философии и литературы (знаменитый ИФЛИ). Загорелый, зеленоглазый, в коричневом пиджаке и парусиновых брюках - таким Гудзенко пришел на стадион "Динамо", где в первые недели войны формировалась Отдельная мотострелковая бригада особого назначения - спецназ 1941 года. Из множества добровольцев отбирали самых крепких, сообразительных, с хорошим знанием немецкого. Два-три месяца ускоренной подготовки, и отряды омсбоновцев уходили в тыл врага.
   Командир вспоминал потом о Гудзенко: "Семен был первым номером ручного пулемета и командиром отделения. Гудзенко многим спас жизнь, не раз выручал своих товарищей..."
   После тяжелого ранения, полученного 2 февраля 1942 года, врачи не допустили больше Гудзенко до строевой службы. Его прикомандировали к редакции бригадной газеты "Победа за нами". В конце войны он так писал в своей автобиографии: "Год солдат, восемь месяцев в газете, полгода в Сталинграде в редакции... Снова фронт - Трансильвания, Венгрия, Словакия. Что впереди? Трудно, но я должен довоевать..."
   Он довоевал, но умер вскоре после войны, в 1953 году. Ему было тридцать лет.
   Письма маме Гудзенко подписывал именем Сарик. От рождения он был Сарио. Имя Семен поэт взял в 1943 году по совету литературных наставников - как более мужественное. Письма хранятся в Государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 2207. Оп. 1. Ед. хр. 107). За помощь в подготовке публикации благодарю дочь поэта Екатерину Симонову-Гудзенко.
27/II-42 г.
Дорогая мамочка!
   Телеграммы сегодня получил. Я жив, здоров. Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот. Касательное ранение только мягких тканей. Рана небольшая 1х5. Мамочка, ты, конечно, сама понимаешь, что я сейчас не могу быть переведен к тебе в госпиталь. Во-первых, я уже выздоравливаю, во-вторых, может быть, к вам в госпиталь идут раненые совсем с другого участка и т.д. Мамочка, ты меня поймешь, если я и не буду описывать тебе всех и всяких подробностей. Настроение хорошее и бодрое. Сейчас много читаю. Хоть на 1/100 наверстываю упущенное. Мамочка, жду твоего письма. Если оно меня здесь не застанет, оставляю адрес куда его переслать: ст. Шилово Рязанской обл., п/я 5, корп. 1.
Целую крепко-крепко. Сарик.
1/V-42 г.
Дорогая мама!
   Письмо твое получил. Признаюсь, я очень беспокоился о твоем благополучии. Если бы еще один день без вестей, телеграфировал бы в Петровск. Мамочка, я жив и абсолютно здоров. Нахожусь по-прежнему в своей части, в Особых войсках НКВД. Нахожусь среди своих товарищей, среди которых много студентов ИФЛИ. Многих друзей нет уже. Они или погибли, или в командировках... Мамочка, еще раз пишу: обо мне не волнуйся. Рана совсем зажила. Внутренности совершенно не задеты. Чувствую себя крепким и здоровым. Сталин сегодня приказал в 1942 г. окончательно разгромить стервецов. Выполним.
Привет родным.
Целую тебя крепко-крепко! Сарик.
21/Х-43 г.
   Родная мамочка! У меня все по-старому, но вот от тебя снова нет писем... Пока я еще в Сталинграде. Мамочка, скоро, скоро мы будем вместе. Пиши мне.
Целую. Сарик.
Мать о сыне
Из воспоминаний Ольги Исаевны Гудзенко
...Ему очень трудно было переключиться на спокойную работу в мирных условиях, трудно было засесть за учебу, хотя он уже подал документы и был зачислен в Литературный институт имени Горького. Тяжелый, страшный, фронтовой путь. Потери товарищей, друзей, потеря родного брата на Смоленском фронте и пяти двоюродных братьев-ровесников. Единственный выход - быть на людях, делиться с ними своими думами, рассказывать о войне, о своем поколении. Лето 1951 года Семен, его жена Лариса, совсем маленькая дочь и я прожили на даче. Я разделяла с ними их большое счастье. Жили радостно. Огорчало только то, что Семен очень много работал. Сколько я ни просила, не помогало, и просьбы Ларисы не помогали. Он жил в стихах, спешил их закончить. В конце сентября у него начались головные боли. Мы вернулись домой в Москву. После первой, очень серьезной, операции поправился. Написал прекрасные стихи. Опять головные боли, вторая операция. Поправлялся медленно, был лежачим больным, писал стихи во время передышек между сильными болями. Последние стихи написал в ноябре-декабре 1952 года. Он был хорошим сыном, другим он не мог быть. Даже с фронта он старался писать по возможности чаще. Всем, всем щедро наградила природа Семена: добрым сердцем, умением любить людей, энергией, работоспособностью, хорошей внешностью и талантом - блеснул, как молния, и погас.
Из неопубликованного
...И эшелоны день-деньской,
Как летом памятного года,
Пойдут с весельем и тоской...
И пепел фронтового братства
Развеян по России всей,
И никогда нам не собраться...
Хотя политикам видней.
Дата
5 марта - 95 лет со дня рождения поэта Семена Гудзенко.